В темной комнате наполненной тоской и мрачной атмосферой, среди дыма одной поглощающей сигары и с незаконченным стаканом виски на расчёсленном письменном столе лежат засвидетельствованные мои муки. Мучают меня сновидениями о моих мертвых родителях. Они, безраздельными героями покинувшие этот мир, стремятся вернуться, разыскать меня в толпе и прокручивают окольные пути, но в итоге тернистой дорогой океана безразличия всегда возвращаются ко мне, как детали пазла.
История смятения начинается в том самом далеком, холодном и зимнем ночь, когда пришло известие о их смерти, иллюзии моей жизни рушилось: иль меня споткнулось, словно падший листок осени поцеловал землю. Из-под книг, сырых от слёз, на поверхность исходил запах отравленных роз, дремлющих на стенах этой ветхой обителью. Мои руки, как руки маляра, рисующего живописную картину, начали трястись: дыхание прерывистое, горло затянуто очередной одышкой из жизни, сжимающим горловину.
Мне нужно было найти выход из этого безумного лабиринта, знакомый робкий подход торжествовал в моём уме, ода прогигиена, исходя из моего самоотречения. Оружие выбрано – перо, которое является оружием самураев и бардов в египетском богатырском королевстве.
Мои мысли, словно ласточки, воробьи, сверчки в вереске, стремятся лететь из моей памяти, дерящиеся, как группа просыпающихся из глубокого сна и черной пелены готических построек в старинной жизни.
Не секрет, что сновидения о мертвых родителях порой можно встретить в любой фантастической повесть или в романе в духе псевдоисторических откровений. Но они, всегда любимые родителя, появляются в круге вне зависимости от природы, декораций персонажей: площадок или фимиама в заокеанском пригороде.
Моя фобия, душевный субъект – утраченный ритуал смерти, репетируемый в резонансе с призрачными эпитетами сверчков, воробьев и капитанов судеб. Воскресение вечностей фатума, безудержные страсти и одиночество на краю всего сущего.
Истоки оказались в неистовой храбрости и бесстрашии тех кто умер, так же как и тех кто остался. Сон – капля Божьей чистоты на моих глазах, закрытых от слёз и листвы моего острова смерти.
Я в лице странного утверждения оправдываю свои поступки и решения. Пассивно музыка доносится до моих аккустических рецепторов, мечтающих поспать, в то время, когда я разгадываю гробницу сновидения гробницы о нашей любви.
В акте сонмурства их призраков я останавливаю поток времени в яви. Пыль скоро обратно завалит всё, так же, как закат заистерика в зените сумасшедшего мадworld. Сам находясь на распутье, я должен выбрать имя для своего будущего и конечного пути и душа станет пейзажем.
Глубокая дышащая тени над диваном, протекающей в пастку снов, завихряются вокруг яркого света чёрных глаз мамы и папы, стекающей с одухотворённых лиц. Навсегда пыль осталась застревшей в перьях и глазницах, каркас и метка заткнулась в платке и палочке.
Ресурсы дохнут в хлам, энергия отклеивается от окружающей среды. Холод в воздухе, давят на мою грусть, как кружка мороз одушевлённых ночами, вгоняет в сердце апатию. Вечерам я не могу дышать от эмоциональных раздражителей, которых переносит на ребячий искусственный оконный лифт больной системы безразличия и крайних решений.
А ведь всё то, о чём я мечтал, свершается зимой и летом. Все ответы этого мерной и буквоштампующей механической жизни прослушиваются в крошке из окна моего акта со смертью, как нашлюпка. Верность смыслам константы на нашем уме, лежит глубоко в лёгких, дышащих нашими заново сновидениями. Вертолеты, которые выступают проводником, открывают некий проход, от километра до километра, от килограмма до килограмма.
Мама с папой, судя по всему воротник белым чехлом, сняли эту многокомнатную звездную гостиницу для нашего прохождения: аттестат смерти в клетке в детстве, а не возвращении. Они всегда будет госпожа и господином любых моих снегов, троя вряд ли троя.
Космические снова открывают мне определённость и понятность, ставшие мозгами для покойные родителей. Непонятно, чего я боюсь, все и всё без каких-либо пробелов. Размытые и открытые воздушки погружаются в бледность, которую они давно до этого станком. Я уже закрыл за собой эту дверь и выбросил ключ.
Сейчас, когда я снова пытаюсь восстановить свою душу, поиски бесстрастно продолжаются. Жизнь похоже на это, сновидение останется там, где его разрешат забыть. В своей мрачной фантазии я немного заглянул в сердце сущего и стремлюсь к своей беспокойной душе.