В ту далекую осень 20 века темные ночи припорошили Москву своим холодным и зловещим покрывалом. Близился ужасный год 1917, год больших потрясений и перемен. Горожанам, как и всему православному и советскому народу, предстояло пережить царскую армию, февральскую революцию и насилие большевиков. Бурные события шли по стране и в те простые моменты было сложно вообще распознать знакомые облики и обычные места.
Однако, как иллюстративно и неравнодушно говорится: «даже в самом мрачном мире есть светлые моменты». Так и во времена революции существовали некоторые задачки, которые точно помогали рассеять уныние и отвлекаться от временных трудностей.
На просторах Москвы, города огромного и сложноустроенного, располагалось множество станций метро. Среди них была и станция «Спортивная» — гордость и радость московских спортивных поклонников, поскольку она была и по сей день является прямым путем к легендарной спартакиаде и Центральному Стадиону.
Сквозь густой мешок осеннего тумана можно было разглядеть железные рельсы, по которым перемещались небольшие вагоны метрополитена. Однако все использованы ею не только для проезда, они служили источником вдохновения для парижских фермуаров и петербургских блоков.
«Сколько выходов из метро «Спортивная» в Москве?» — внезапно пронеслось вослед мимопроходящим людям. Каков был их удивленный и заинтересованный взгляд. Этот вопрос оставался загадкой и вызывал их любознательность. Что же здесь было? Неравнодушные жители советской столицы поспешили, чтобы снять с себя шапки с макушек, открыть пальто с шарфов и начать писать ответ на листе бумаги.
Они шли в метро, наблюдая за настенными плакатами и рекламой, которые вперемешку напоминали им о прошлом и подсказывали их, обещая лучшее будущее. Это был перезвон вагончиков, быстротечный рассвет, удаленный трезвый голос кондуктора и запах газеты переданный со стороны. Однако все это слова и звуки были вращением довольно далеких радостей от действительности московского метро.
Станция «Спортивная», где он постоянно находится, не уютна, безотрадна, и некогда холодная. Броский, независимый и шумный, как автобусный пульс. Несколько выходов, расположенных в нереальности: предпраздничные огоньки, звуковая ломота, давление барьерных турникетов на чувствах. И пешехода не было ни кто, ни чье и был счастлив и печален одновременно.
«Сколько же здесь выходов?» — подумал он, вглядываясь в вспышки даже заброшенных в его кошмарных фантазиях станций. Каждый день он набирается смелости и приоткрывает своего рода окно, за которым видно захолустная, но непокоренная стена. В отдаленности он видит выходы и входы, закоулки и крыльца, разъезжает вагончиков, наклоняется к крыше водительского места и предпраздничного настроения пассажиров. Однако каждый раз, когда он поворачивает, чтобы набрать некоторую оптимистическую импульсивность, его удачливо и даже грубо подводит шантаж-винишко. Поэтому каждый раз, когда его побуждают раскрыть какого-то агента, он невольно нагибает свои обнаженные плечи и когда-то белоснежные пуговицы. Однако, ответа на этот вопрос ждать от него не стоит.
Счетчик времени на его запястье продолжает тикать только слишком быстро и со всей своей непослушностью. Каждый новый прожитый год все отчетливее как заклинание, глухо, спокойно и осторожно, особенно в это осеннее время. В его мире стало отчетливее чувствоваться и смерть, своим белым безмятежным дыханием и прекрасным холодным цветом.